Ну а самое главное — запустил Архивом программу перевода работы нейронов на прямую, а не электрохимическую, электрическую деятельность. Не без опасений, но начал, причём периферийную нервную систему поставил в приоритет — спарка мозг-даймон в критических ситуациях и так давала пристойную скорость (хотя, безусловно, больше — лучше), а вот тело отставало.

Так прошла ещё пара месяцев, в деревнях начался ожидаемый чадобум — вливание от новичков, да и я периодически толику эфира в семя на осеменительных рудниках добавлял. Пейзане Стрибожья отбились монорыльно от трёх песцов — пристрелили одного, траванули двух, покарябали доспехи, но это некритично. На то доспехи и био, всё-таки.

А после начался миничадобум у меня — для начала, разродилась Люба, причём как беременность, так и метание икринки на ней, кроме лёгкой слабости, не сказалось. Собственно, она, насколько я понимаю, меня-то оповещать не собиралась. Но мне было интересно, так что я с ней направился к Макоси.

— Человечек, не родович, — выдала ведьма печально вздохнувшей Любе. — Жди, девка, как народится дитёнок, позову. Угодно ли вам что, господин Стрижич?

— Нет, Макось, просто заглянул проведать, — выдал я, да и подхватил Любу под локоток, по дороге пожмякав попку и вообще показав, что “бросать” не собираюсь.

А вот способ определения магичности был довольно интересный — этакий мазок по икринке травяной кашей, очевидно — эфирочувствительной.

Ночью, ударно поуспокаивав Любу во все дыхательные и пихательные (что характерно — успокоилась, родительский инстинкт, конечно, не отсутствовал, но был заметно менее патогенным, а уж икринка вообще ничего, кроме тёплых чувств разума, не вызывала — это с младенцем, как я понимаю, начнётся биохимия с гормональщиной), я уснул и был разбужен до рассвета мыслеэмоцией Индрика “хозяин, срочно!”

Выбежал на порог спросонья, увидел раззявленную акулью пасть которая обдала меня потоком слюней и слизи! Отплевавшись, я обнаружил автоматически пойманную ладонями икринку. А акул, паразит такой, отмыслеэмоционировал “Индрик сделал своё дело, Индрик может уходить” и гордо утопал в конюшню.

Всего заплевал, гад такой, возмущался я, чистясь и оглядывая икрину. Вот ничем она от человеческой не отличалась, кроме зародыша. Видимо, и впрямь универсальный и отработанный “производственными процессами” механизм, прикрученный к человекам, чтоб не мучились, рожая и вынашивая.

И за пару дней сотворил Управителем в покоях родильный пруд с проточной и тёплой водой. Так-то у меня было не меньше месяца, но интересно было чертовски.

Люба, кстати, интерес к новой мебели проявила (внутрь хрен заглянешь, но округлая тумба — заметна), но к ответу “колдунство страшное, не поймёшь” отнеслась ровно. Вообще, девчонки фактически переехали ко мне, против чего я не возражал совершенно — не шумели, взор услаждали, Ола читала уже сама потихоньку.

Да и разнообразие сексуальное весьма мной оказалось востребовано. На фоне “поточного осеменения” уж точно. А так, тихонько подойти, например, к той же Любе, нагнувшейся над тщательно выводящей каракули Олой, да ка-а-ак засадить в наиболее приглянувшееся отверстие. И ойкает прикольно, да и сама не против, а потом вообще обеих девчонок уже в койке повалять. Хорошо, в общем, да.

Ну так вот, Люба мне периодически вопросы о моих занятиях задавала, на часть я отвечал, часть отказывался, так что к “барственным делам” я эту почемучку приучил.

В общем, последующие три недели, которые понадобились мелкому индрику на формирование, я пристально за оным следил и вообще интересовался. И, насколько я понял, эфир зародыш начинал тянуть из эфирного плана самостоятельно, через неделю после начала “созревания”. Ну и ряд прочих тонкостей я подметил, которые подводили меня к тому, что надо бы начинать ставить эксперименты по воздействию воздушным эфиром на живые организмы. Первое время, понятно, что всё будет через задницу, но навык развивать надо.

Правда, останавливало меня то, что подходящих экспериментальных организмов не было. Биоинструменты в принципе не годились, у них подчас и ДНК-то отсутствовало (без шуток, часть живых инструментов не имела наследственной информации как класса, особенно из “несамовоспроизводимого”, типа стрекал, пула). Разве что корову у пейзан спереть в ночи глухой иль свести при свете дня, не без ехидства отмечал я, представляя реакцию слуг. Барин, затаскивающий мясомолочную бурёнку в свои покои… просто шик, хихикал я.

Но мелкий индрик народился, к чему я, наблюдающий его состояние, был готов. И, насобачив биодоспех, приоткрыл чан-тумбу, схоронив фигеющего от всего окружающего акулёнка в карман.

— Чародействовать еду, — бросил я продирающим глаза девицам.

Было это дело нередким, а отчёт о действиях… ну блин, девки со мной спят, живут… Даже не знаю, насколько это “семья”: всё же ряд моментов был сильно отличен от Миров с подобными социальными конструктами, но точно — небезразличные мне люди.

— Удачи вам, Стригор Стрижич, и возвращения ждём.

— Блага вам, Стригор Стрижич, и возвращайтесь. Лучше с вами, — улыбнулась Ола, породив из просто доброй, лыбу во всю пасть.

Вот умеет же девчонка, невзирая ни на что, приятное сказать, хмыкал я, взгромождаясь на Индрика.

Акулёныш тем временем что-то очень невнятно мыслеэмоционировал, чего я ни черта не понимал. Но Индрик, двинувший к воротам, навёл коммуникационное понимание: “жрать хочет мелкий”, — отмыслеэмоционировал он на моё мысленепонимание.

Хм, желудок у зверушки пока слабенький, прикинул я, да и направил Индрика в Топляки.

Прибыв в деревеньку, моя барственность прервала славословия и посылы “по стрибогу” хотелкой:

— Молока мне желается, парного, Трисил.

— А на кой тебе, Стригор-батюшка? Ой, понял, будет тотчас, — вник он.

Вот даже косвенное стрекало, через Недума, весьма плодотворно действует. И вообще, хороший я барин… кабы только бы не осеменения эти бесконечные, данных бы мне побольше, да и народу, мысленно пожаловался на неустроение я.

Тем временем припёрли мне плошку тёплого, градусов тридцати восьми, молока. Ну и вытащив из кармана квакнувшего акулёнка, я его морду к молоку поднёс, но он закопошился, выскользнул из рук, плюхнулся в плошку и стал там натурально плавать, питаться и всячески выражать мыслеэмоциями радость и довольство.

Забавная такая животина, с улыбкой разглядывал я копошащуюся в заметно уменьшившемся в объёме молока акулину.

— А, Стригор Стрижич… — с любопытством пырился на мизансцену староста, но спросить боялся.

— Индирк-зверь. В Пуще наткнулся, дозором её обходя, покой оберегая Лога.

— Так это Стрибог-милостивец вам за труды неустанные награду пожаловал! — вытаращился на меня староста. — Второго Индрик-зверя, людишкам на радость, вам в подмогу.

— Угусь, — принял я теологическое и вполне приемлемое объяснение.

Пейзанство, столпившееся вокруг, изволило радобоваться и ликовать всячески, гудя и прочее, а я почувствовал “адресный феромон”, который хоть и с трудом, но стал отличать от общего фона на запах.

А ну его нахер, у меня ещё неделя, мужественно решил я, делая пейзанству ручкой и направляя Индрика к воротам.

И тут мне на плечо бухнулся симург, и, голосом заслуженного пенсионера управленческих дел, проскрипел:

— Счастье великое, Стригор Стрижич! И радость нам — Стризар Стрижич пожаловать изволил!

Пейзанство ликования продолжили, а я Индрика подогнал. Всё же, как воспоминание Стригора о братце рисовали вполне симпатичного карапуза, так и я имел виды на сего с-с-студента. Ну, может, в Топляках через недельку меня подменит, размечтался я. В крайнем случае, кхм, разделим “лона жаждущие” по-братски. От этого студентик точно не отвертится. И вообще, интересно, как уживёмся и всё такое, с искренним интересом и предвкушением двигал я в поместье.

Стризара я увидел, как только открылись ворота: парень стоял, беседовал с Макосью. Ну, как по мне — несколько слишком отстранённо, хотя, прямо скажем, в этом случае и сословные различия, да и отсутствие сильных родственных чувств при длительной разлуке. Скажем так — именно общался, морду не кривил и, в целом, невзирая на довольно снобское выражение на морде лица (научили, блин, такой карапуз хороший был, по воспоминаниям Стригора), был явно благожелателен.